стешауэр
Артур Игнациус Конан Дойл родился 22 мая 1859 года в небольшой квартире дома № 22, стоявшего на Пикардийской площади в Эдинбурге, в миле от университета. Он был вторым из десяти детей Чарлза и Мэри Дойл, из которых выжило семеро. Вторую часть фамилии — Конан Дойл — Артур и его старшая сестра Аннет унаследовали от двоюродного деда Майкла Конана, известного журналиста.
В 1868 году, когда Артуру исполнилось девять лет, его богатые дядюшки предложили послать мальчика в школу иезуитов в Англию. Артура посадили на поезд в Эдинбурге — он плакал до самой границы. В еле-дующие семь лет ему доводилось видеть родных только во время летних каникул. Два года он провел в Ходдере и пять лет — в Стоунихерсте[8]. Он вспоминал эти годы неохотно: „Телесные наказания были суровы, — писал он, — а я знаю, что говорю, ибо мало кто, а может быть, больше никто из мальчиков не подвергался им столь часто“.
Самыми счастливыми были часы, посвященные спорту. Во время занятий с каждым днем сильней проявлялись его природные способности. Больше всего ему нравился крикет, хотя однажды он получил удар мячом по колену, и бэтсмену пришлось на руках тащить пострадавшего в лазарет. Этот случай не отвратил Конан Дойла от спорта: со временем он стал капитаном стоунихерстовской команды.
К этому времени одинокий мальчик осознал, что у него есть „литературная жилка“, свойственная отнюдь не всем его соученикам. „Вот как состоялся мой дебют рассказчика, — вспоминал он в интервью. — В сырые, пасмурные дни зимних каникул меня сажали на стол, а вокруг на полу, уткнувшись подбородками в кулаки, сидели на корточках мальчишки. И я до хрипоты рассказывал им о злоключениях моих героев — неделю за неделей эти несчастные сражались, рубились, стонали от ран во имя развлечения моей маленькой компании“.
Конан Дойл покинул Стоунихерст в возрасте шестнадцати лет. Он был еще слишком юн для университета, и родственники послали его в Австрию, в Фельдкирх, чтобы он еще год поучился у иезуитов. Похоже, на этот раз ему повезло больше. Он наслаждался пейзажами и спортивными упражнениями, учился играть на тубе — возможно, просто потому, что был единственным учеником, чей рост позволял управляться с этим инструментом, — много и с удовольствием читал. Особое влияние на него оказала книга Эдгара Аллана По „Гротески и арабески“.
Согласно семейной традиции Конан Дойл мог выбрать искусство, однако предпочел профессию врача. „Решено было, что я должен стать врачом, — поясняет он, главным образом, полагаю, потому, что Эдинбург был знаменитым центром медицинского образования“[10]. Медицинский факультет университета мог похвастать многими знаменитыми именами. Среди них — доктор Джеймс Янг Симпсон, который одним из первых стал применять хлороформ; зоолог сэр Чарлз Уайвил Томсон, недавно вернувшийся из экспедиции на борту „Челленджера“; внедрявший асептику барон Джозеф Листер, который в то время, когда Конан Дойл поступил в университет, заведовал кафедрой клинической хирургии. Но самое незабываемое впечатление производил на студентов Джозеф Белл, мастер дедуктивного анализа.
Остается неясным, применял ли кокаин сам Конан Дойл. Известно, что он был не прочь поэкспериментировать — проверить на себе действие того или иного лекарства. Так, в 1879 году, еще учась в университете, он послал в "Британский медицинский журнал" отчет о действии препарата под названием гельземин — экстракта корня жасмина[23], который применял для лечения своей хронической невралгии. Решив послужить для науки лабораторной морской свинкой, он хотел установить лечебную дозу и симптомы передозировки.
Каким бы безрассудным ни казалось подобное экспериментирование, в те времена в нем не было ничего экстраординарного. Конан Дойл знал, что профессор Кристисон тоже жевал листья коки, когда исследовал в лаборатории ее свойства. Для двадцатилетнего студента работа заслуженного медика не могла не служить примером. Итак, в течение нескольких дней Дойл принимал все увеличивавшиеся дозы гельземина, тщательно регистрируя нарастающую "тошноту и общую слабость"; сигналом для окончания эксперимента послужила "изнуряющая диарея", свидетельствовавшая о нежелательности дальнейшего повышения дозы. Таким образом, Конан Дойл готов был испытывать на себе лекарства, которыми собирался пользоваться в своей врачебной практике. Но это не означает, что он подвергал подобной проверке все применяемые им препараты, и, кроме того, нет никаких данных о том, что он когда-либо прописывал пациентам кокаин или его производные. Долгая жизнь и могучее здоровье писателя косвенно свидетельствуют о том, что сам он вряд ли прибегал к чему-либо подобному — даже из любопытства. Сомнительно, чтобы исполненный высоких помыслов молодой человек позволял себе прибегать к наркотикам.
миллерАРТУР ИГНАТИУС КОНАН ДОЙЛ родился в Эдинбурге, в доме номер и по улице Пикарди-Плейс 22 мая 1859 года. Через два дня его крестили в католическом соборе Святой Марии, тут же по соседству. Крестной матерью была его двоюродная бабушка Кэтрин Дойл, монахиня из Килларни (в монашестве носила имя мать Игнация), а крестным отцом двоюродный дед Майкл Конан, брат его бабушки Марианны, который в то время был литературным, музыкальным и театральным критиком “Морнинг геральд”, а переехав в 1854 году в Париж, начал писать для лондонского “Арт джорнал”.
Артур родился в удачное время. Викторианская эпоха, полная самоуверенности и оптимизма, была в расцвете; Британия не только превратилась в самую промышленно развитую страну в Европе, но и в самую мощную империю. Процветание государства, впрочем, никак не отразилось на его гражданах из низших слоев общества. Средневековый центр Эдинбурга был печально знаменит ужасающими трущобами — философ Томас Карлейль назвал их “омерзительной, зловонной, дымящейся кучей камней, известки и дерьма”, — и хотя Новый город, величественный и гордый, уже вовсю строился и к концу XVIII века был завершен, Старый был по-прежнему прибежищем нищих и крыс. “Даже на главных улицах, — писал P.JI. Стивенсон в бытность студентом Эдинбургского университета, — в окнах повсюду сушится белье, а по тротуарам слоняются толпы бездельников”. Грязь и скученность вызывали различные эпидемии, и только в 1866 году, когда Артуру было семь лет, в городе по меньшей мере трижды вспыхивала холера.
Несмотря на то что у нее уже была дочь Аннет (вторая девочка, Кэтрин Амелия, родившаяся 22 апреля 1858 года, умерла в шесть месяцев от водянки головного мозга), Мэри Дойл нисколько не скрывала, что Артур ее любимчик: он был светлый, жизнерадостный ребенок, много смеялся и мало капризничал. Только Аннет и Артур получили двойную фамилию — Конан Дойл, и ее носили лишь два поколения: Аннет умерла молодой и бездетной, а сыновьям Артура некому было ее передать.
Вскоре после рождения сына семья перехала в Портобелло, в те годы маленькое курортное местечко под Эдинбургом. Там родился четвертый ребенок Дойлов, девочка, но в два года и она умерла от ларингита.
Миниатюрная Мэри Дойл, как и ее мать, безмерно гордилась своим происхождением, и в сына она вселила незыблемую веру в то, что он аристократ по рождению. Она рассказывала ему о традициях ушедших эпох, воспитывая его в духе рыцарства. От нее он много узнал о геральдике и вскоре уже отлично в этом разбирался. Мэри даже сама частенько просила его растолковать тот или иной герб. Это давало возможность на время забыть тяжелый быт, бедность, в которой они жили. Артур навсегда запомнил такую картину: он сидит за столом на кухне, а мать чистит камин и повествует о былой семейной славе: о родстве с Плантагенетами, с герцогами из Бретани, с родом Перси. “Я болтал ногами в коротких штанишках, раздуваясь от гордости, — вспоминал он, — в то время как моя одежда была мне так же тесна, как колбасе ее оболочка; я осознавал разницу между собой и всеми прочими мальчиками, так же болтающими ногами под столом”.
Мэри была прирожденной рассказчицей, и дети, слушая ее у камина, восхищались и трепетали. “С раннего детства, — писал потом Артур, — сколько я себя вообще помню, я слушал ее истории, и они были так ярки, что сегодня порой заслоняют реальные события той жизни. Дойдя до самого захватывающего момента, она переходила на громкий пугающий шепот… у меня и сейчас мурашки бегут при одном воспоминании. Оглядываясь назад, я хорошо понимаю, что, именно пытаясь подражать ее историям, я стал сочинять сам”.
Визиты преуспевающих братьев Чарльза несомненно вызывали неловкость в семье Артура: они принадлежали к разным социальным слоям. По легенде, как-то раз дядя Дикки привел с собой седовласого Уильяма Теккерея, автора знаменитой “Ярмарки тщеславия”, и тот, посадив мальчика на колени, развлекал его золотыми часами с репетиром, которые заставил прозвонить аж сто раз. (Теккерей и впрямь приезжал в Эдинбург к издателю Джону Блэквуду в 1859 году, но Артур был тогда грудным младенцем, так что на коленях у великого писателя могла сидеть только маленькая Аннет.)
Дик нарисовал прелестный карандашный портрет пятилетнего Артура — серьезный большеглазый ребенок задумчиво смотрит с него на художника. Сохранилась фотография 1865 года Артура с отцом: костюмчик (неизменные короткие штанишки) явно велик ему, куртка с отложным кружевным воротником, высокие ботинки. Он внимательно смотрит в камеру, держа отца за руку. Чарльз Дойл в сюртуке и светлых брюках, он небрежно облокотился на этажерку с цветами, в одной руке — сверкающий цилиндр, в другой — ладошка Артура. Типичная картинка в респектабельном викторианском духе, глядя на нее, ни за что не подумаешь, что этот элегантный джентльмен страдает алкоголизмом.
Мэри делала все, чтобы пьянство Чарльза не омрачало детям жизнь. Она считала каждое пенни, и они худо-бедно всегда были сыты и прилично одеты. Дик говорил, что в глазах ее читалась “железная решимость” и “она ни в грош не ставила чужое мнение”. Всякий раз, как они перебирались с одной убогой съемной квартиры на другую, она старательно наводила там чистоту и уют, а по вечерам рассказывала детям свои волшебные истории. Когда вечером Чарльз, пошатываясь, возвращался домой, она всячески обихаживала его, несмотря на то что почти постояно была беременна очередным ребенком.
Первый рассказ Дойл сочинил в шесть лет — про бенгальского тигра. Исполненный величайшей гордости, он отослал свой шедевр крестному в Париж. “Я писал на больших листах, четким решительным почерком — по четыре слова на строчке — и рисовал на полях иллюстрации пером. Там был человек и был тигр. Кто из них главный герой, я не помню, но это не так и важно, ибо, встретившись, они стали одно. Я был реалистом в эпоху романтизма. Мой герой принял безвременный конец, что было описано и нарисовано, но, когда тигр проглотил его, я обнаружил, что не знаю, куда двигаться дальше.
“Очень просто загнать человека в ловушку, и очень трудно его оттуда вытащить”, — понял я тогда, и впоследствии не раз убеждался, сколь справедлив мой детский афоризм. В тот раз обстоятельства оказались сильнее меня, и тигр расправился не только с героем, но и с сюжетом”.
В семь лет Артура отправили в школу Ньюингтон в Эдинбурге. Он говорил потом, что там царили жестокие нравы, в духе романов Диккенса, “учитель, рябой одноглазый мошенник” нередко колотил учеников.
В те годы Артур жил у Мэри Бартон, друга их семьи. Ее дом находился в двух милях от центра города, и, хотя формальным поводом для переезда Артура была близость к школе, на самом деле мать наверняка хотела оградить его от семейных неурядиц и сложностей.
У брата Мэри, известного адвоката, библиофила и историка Джона Хилла Бартона, был сын Уильям, с которым Артур вскоре очень сдружился. Мальчики вместе удили рыбу в небольшом быстром ручье в саду рядом с домом, а еще Уильям познакомил его с искусством фотографии. (Потом Дойл посвятит ему свой второй роман “Торговый дом Гердлстон”.) В феврале 1866 года, пока Артур жил у Мэри Бартон, у него родилась сестра Кэролайн Мэри (Лотти) Бартон, которую Мэри Дойл назвала так в знак признательности своей подруге.
Прожив два года у Бартонов, Артур вновь присоединился к семье, когда та в очередной раз переехала — на сей раз на верхний этаж дома номер 3 по Сайеннес-Хилл-плейс. То был узкий мрачный тупик, застроенный высокими серыми домами, где жилье сдавали внаем беднякам. Рядом, на Сайеннес-Гарденс, в благоустроенных виллах жили те, кто побогаче.
Дойлы платили за жилье девятнадцать фунтов в год, лишь на треть меньше, чем на Пикарди-плейс, но и эта экономия была существенной при их скудном достатке, в первую очередь связанном с пьянством Чарльза. Это зло не раз упоминается в книгах Артура, но о своем отце он никогда не сказал ни одного худого слова, напротив, вспоминал его с неизменной симпатией. Всегда готовый пустить в ход кулаки — однажды это закончилось тем, что помощник сапожника огрел его тяжеленным мешком с обувью и Артур свалился без чувств, — он вел себя на грязных городских улицах так же, как герои историй его матери и приключенческих романов. Но, несмотря на драки, он по-прежнему был любимцем Мэри, и, нежно любя ее сам, пообещал однажды, что настанет время, когда он будет заботиться о ней: “Когда вы, маменька, будете старенькая, у вас будет бархатное платье, золотые очки, вы будете сидеть у камина и ничего не делать”. Светлая мечта для женщины, еле-еле сводящей концы с концами, с кучей детей и мужем, весьма далеким от реальности! “Боюсь, — пишет Артур в автобиографии, — что отец не сильно помогал ей, мысли его витали где-то в заоблачных высях и слабо соотносились с обыденной жизнью”.
Зато Майкл Конан был человек ответственный и часто посылал крестнику французские книги. “Мой дорогой мальчик, — обращается он к Артуру в письме, приложенном к исследованию о французских монархах, — ты получишь большое удовольствие и немалую пользу, изучив эту книгу внимательно, и я уверен, что под руководством твоей замечательной мамы, которая так хорошо знает французский, ты в недалеком будущем тоже выучишь этот язык и сможешь прочесть ее… Твой неизменно любящий крестный М.Е. Конан”.
Именно Майкл Конан посоветовал отдать мальчика в иезуитский колледж. По сути дела, в Англии у католиков, желавших отдать ребенка в привилегированное частное заведение, выбор был невелик: либо в Даунсайд, к бенедектинцам, либо в Стоунихерст в Ланкашире (колледж был основан иезуитами в 1593 году во Франции, в Сент-Омере). И там, и там плата была довольно велика и пробила бы изрядную брешь в и без того скудном семейном бюджете, но в Стоунихерсте Артуру предложили стипендию в 50 фунтов, возможно, в надежде, что со временем он примет сан. Впрочем, Мэри от нее отказалась, и деньги, вероятно, платили родственники Чарльза.
Итак, 15 сентября 1867 года восьмилетний Артур попал в Ходдер-хаус, подготовительную школу при Стоунихерсте. В поезде, горько переживая разлуку с домашними, он проплакал всю дорогу от Эдинбурга до границы. На вокзале в Престоне его и десяток других мальчиков встретил священник в черной сутане и отвез в школу.
Следующие восемь лет он виделся с семьей лишь полтора месяца в году, на летние каникулы, но привязанность к матери ничуть не ослабла, и он постоянно писал ей — привычка, сохранившаяся у Дойла до конца ее дней. Его веселые, жизнерадостные письма, хранящиеся теперь в Британской библиотеке, говорят о том, что он вскоре свыкся со школьной жизнью. По ним же можно проследить, как он постепенно взрослел. Из уважения к своим ирландским предкам он звал Мэри “маменькой”, но в письмах обращался чуть более строго: “Дорогая мама”, а завершал их неизменным: “Остаюсь ваш нежно любящий сын А.К. Дойл”.
Из Ходдера он с восторгом пишет ей о своем первом причастии. Письмо на голубой бумаге, от руки расчерченной в линеечку, начинается старательно выведенными четкими фразами, но очень быстро они переходят в размашистые детские каракули: “Дорогая мама, надеюсь, у вас все хорошо. Я рад сообщить, что впервые причастился. Милая мама, я не могу выразить радость, какую испытал в этот счастливый день, когда Создатель снизвошел [sic!] в мое сердце. Даже если я буду жить сто лет, то не смогу забыть этот день”. Но детская набожность и восторг продлятся недолго — суровый уклад жизни иезуитского колледжа быстро охладит его религиозный пыл.
Артуру повезло: классным наставником у него в Ходдере был преподобный Фрэнсис Кессиди, человек добрый и неглупый, которого дети обожали. Он стремился развить их способности, особенно в том, что касалось словесности, и подбадривал Артура в его первых поэтических опытах. Артур сохранял к нему самую искреннюю привязанность и долгие годы спустя после школы. Свой первый сборник стихов “Песни действия”, опубликованный в 1898 году, он прислал именно ему с письмом, где выражал надежду, что стихи его стали чуть более зрелыми, чем в годы учебы. “Не исключено, впрочем, — писал он, — что перед вами возникнет проблема, перед которой недавно встал и я, получив от начинающего поэта сборник стихов и эссе (то и другое — ужасающее) с просьбой сообщить мое мнение. Я ответил, что он “равно владеет стихом и прозой””. Так что два года в Ходдере нельзя назвать несчастливыми. Учителя, как Дойл потом писал, были “более человечны, чем обычно бывают иезуиты”.
Джон Дойл умер в январе 1868 года. “Арт джорнал” посвятил ему большую статью, где помимо признания его таланта художника были и такие слова: “…он был истинным джентльменом”.
Между тем Мэри родила шестого ребенка, Констанс Амелию Монику (Конни), 4 марта 1868 года.
Как и во всех английских частных школах, в Стоунихерсте большое внимание уделяли спорту, — не только для формирования командного духа и общего физического развития, но и чтобы усмирять зов плоти. Здесь были свои правила игры в футбол и крикет, вероятно намеренно отличавшиеся от тех, по которым играли в протестантских школах, так что проводить общие соревнования оказывалось невозможно. В футбол играли как во времена королевы Елизаветы: небольшой мяч, расстояние между штангами ворот всего семь футов, никакого ограничения по количеству игроков. В результате на поле постоянно вспыхивали яростные потасовки.
Тамошние правила крикета также отличались архаичностью и запутанностью. Потом Артур назовет эти игры “уродством”, “национальной бедой” британского образования, поскольку одаренные молодые люди попусту тратили силы на всякую чепуху, вместо того чтобы заниматься обычным спортом.
Впрочем, Артуру повезло: в 1870 году к списку разрешенных в колледже видов спорта добавили общепринятый, так называемый “лондонский” крикет. И он стал капитаном команды. “Это превосходная игра, — писал он матери, — от нее в сто раз больше пользы, чем от предписаний всех докторов на свете”.
На праздник Тела Господня (католики отмечают его во второй четверг после Троицы), в самом начале лета открывался крикетный сезон. В этот долгожданный день звонили школьные колокола, играл оркестр и мальчики торжественно проходили строем под триумфальными арками. Команда Стоунихерста: все в белых фланелевых брюках, алых рубашках и синих шапочках. Их соперников, чья форма была куда скромнее, встречали громким насмешливым улюлюканьем.
В письмах домой Артур не раз хвастал своими подвигами на крикетном поле: “В прошлый понедельник был матч, и мы одержали великую победу. Они набрали 111 очков, а мы 276, из них я заработал 51”. Дальше следовала просьба прислать немного денег. Испрашивая разрешения купить фланелевые брюки, Артур резонно замечал: “Невозможно играть в крикет по четыре-пять часов в день в моих толстых штанах. Их (крикетных брюк) нет только у меня одного”. Артуру приходилось донашивать отцовские вещи, которые “совсем обтрепались”. Мэри Дойл сумела найти деньги, но проблемы, как выяснилось, этим не исчерпывались: “М-р Келлет сказал, чтобы я попросил вас написать ему, что вы думаете насчет моей одежды. Он говорит, что я очень быстро расту, и то, в чем я хожу, будет мне мало уже на каникулах. И еще — что мне нужен новый костюм, брюки от старого стали совсем коротки. И мне уже очень жарко в синей зимней куртке… А вещи для крикета замечательные, очень красивые и сидят отлично…”
В апреле 1873 года он сообщил приятные новости о своих успехах в учебе: “Вчера я разговаривал с ректором. Он сказал, что очень доволен моими результатами, особенно тем, что я переборол свой дурной характер и больше не пререкаюсь по любому поводу. И сказал, что я один из лучших учеников!”
На самом деле Артур занимался без большого рвения, даже историей, которую, как полагала Мэри, он будет знать превосходно. По итогам третьего года в коллежде он занял десятое место среди двадцати своих одноклассников, получив высшие баллы по Закону Божьему и “прилежанию”. История же оставалась для него мертвой наукой, пока он не открыл для себя работы лорда Маколея. Когда в 1873 году Артур написал крестному в Париж, что зачитанный им до дыр “Айвенго” упал в реку и уплыл, Майкл Конан прислал мальчику “Песни Древнего Рима” Маколея. Артур был совершенно потрясен (“я попал в зачарованный мир”) и в порыве вдохновения написал пентаметром поэму “Переход через Красное море”. Разумеется, он немедля раздобыл и другие работы Маколея, которые упоенно читал ночью в спальне при свече. Песнь “Гораций” он выучил наизусть и мог пересказать ее почти без ошибок и в пятьдесят лет.
В тот же год Артур начал читать Жюля Верна по-французски: “Двадцать тысяч лье под водой” и “Вокруг света за восемьдесят дней”. Он сообщил матери, что “наслаждается ими не меньше, чем книгами английских авторов”.
Незадолго до того как приехать домой на каникулы, Артур отправил Мэри иронический отчет о своем гардеробе: “Я был у портного и показал ему ваше письмо, где сказано, что вещи должны быть добротные и красивые. Он сказал, что у него есть синяя материя, но она годится только на сюртуки, а на брюки ни в коем случае. Но есть темная ткань, которая как нельзя лучше подойдет к той синей, — вот ее-то можно использовать для брюк. Я послушался его совета и взял ее. Думаю, вам понравится: она немаркая, смотрится отлично, темная и в тоненькую белую полоску… Экзамены я сдал, все работы тоже, но пока, конечно, держат в секрете, кто получит награду. Уверен, что попаду в число немногих избранных… Надеюсь, вы и дети хорошо отдыхаете и ждете не дождетесь, когда я приеду на каникулы. Никогда еще, по-моему, год не пролетал так быстро: кажется, я уехал от вас всего месяц назад, а я помню дома каждую мелочь, помню, где что стоит, и даже пятнышки на стене. Полагаю, мне придется читать Фрэнку (его недавно родившийся брат Джон Фрэнсис Иннес) молитву, которую я так часто читал Лотти и Конни и под которую у них сразу слипались глаза, — чтобы и он спал сладко… Сегодня вечером у нас баня — очень приятная перспектива. Конец года — золотое время в Стоунихерсте. Каждый четверг выходной, и погода отличная. На этом я прощаюсь, ваш любящий сын А.К. Дойл”.
Артур и впрямь оказался среди “немногих избранных”, получивших награду, — нравоучительное сочинение Джорджа Крека в переплете из телячьей кожи. Он уже явно проявлял склонность к литературным занятиям, и в ноябре 1873 года вместе со своим товарищем по имени Артур Роскелл выпустил журнал “Стоунихерст-Фигаро”. То была школьная тетрадь за два пенса, куда они от руки писали стихи и эссе. Вот содержание первого номера: А. Роскелл. “Обзор “Фигаро” (в стихах); А. Дойл. “Злонравные пародии”; А. Дойл. “Аббат” (в стихах); А. Роскелл. “Музыка сегодня и музыка прошлого” (эссе); А. Роскелл. “Суд педантов” (эссе); А. Дойл. “После боя” (в стихах). Предполагалось, что журнал будет выходить ежемесячно, но неизвестно, увидел ли свет второй номер.
К католикам по-прежнему многие относились нетерпимо. В 1874 году, когда Артур еще учился в колледже, протестантская газета “Рок” резко осудила руководителей школы Россал, располагавшейся по соседству, за то, что те позволили провести крикетный матч со Стоунихерстом: “Паписты пользуются всякой возможностью завлечь нас в свои сети, в свою ложную веру, и кто этого не сознает, не может возглавлять протестантскую школу”.
В 1874 году тетка Артура Аннет пригласила его в Лондон на Рождество, и он провел там три восхитительные недели. Его поселили в студии Дика в Челси, и все братья отца развлекали мальчика как могли. С Диком он сходил в цирк, с Генри — в Хрустальный дворец на выставку динозавров, изготовленных в полный рост, а дядя Джеймс дважды водил его в театр. Сначала они отправились в “Лицеум”, посмотреть на Генри Ирвинга в “Гамлете”. “Спектакль идет уже три месяца, — писал Артур матери, — но в театре столько народу, что не продохнуть, все хотят видеть, как играет Ирвинг. Он очень молод и худощав, глаза темные, проникновенные, играет поразительно”. Затем пошли в “Хеймаркет” на пьесу Тома Тэйлора “Наш американский кузен” — именно ее смотрел Авраам Линкольн 14 апреля 1865 года в вашингтонском театре, когда и получил пулю в голову.
Суета и блеск театров Вест-Энда произвели огромное впечатление на Артура, привыкшего к строгой размеренности Стоунихерста. Он посетил Вестминстерское аббатство, собор Святого Павла и Музей восковых фигур мадам Тюссо (матери написал, что особенно его порадовал зал знаменитых преступников), а также Тауэр, где долго разглядывал всевозможное оружие и разнообразные орудия пыток, применявшихся в Средние века.
Несмотря на постоянную переписку с матерью, он плохо представлял себе, что происходит дома. Так, в мае 1875-го он признается, что “был поражен”, узнав, что старшая сестра Аннет уехала в Португалию, где получила место гувернантки. “А когда же она вернется?” — грустно спрашивает он и затем интересуется, говорит ли уже маленький Иннес и как выглядит сестренка Ида? Джейн Аделаида Роуз (Ида), восьмой ребенок Мэри, родилась 16 марта 1875 года. А в приписке просит, чтобы Лотти написала ему немедля. “Хотя, — иронически добавляет он, — конечно, никогда не надо откладывать на завтра то, что можно отложить на послезавтра”.
В апреле 1875 года Артур вместе с тринадцатью другими учениками ездил в Лондон на вступительные экзамены в университет. Результаты пришли в Стоунихерст в июле. Запершись у себя в кабинете, ректор, его высокопреподобие Эдвард Игнациус Пурбрик, долго изучал их сам, в то время как толпа кандидатов и их друзей нервно ожидала снаружи. Наконец, не вынеся более неизвестности, все они ворвались в коридор и, невзирая на негодование префектов-наставников, поднялись наверх, где принялись вопить и галдеть под дверью преподобного.
Но вот двери открыли, и они увидели за столом ректора, который радостно потрясал над головой листами с оценками. То был добрый знак, и мальчики стали кидать вверх платки, издавая победные кличи. Когда спокойствие было все же восстановлено, старенький седовласый префект, отвечавший за успеваемость, взобрался на скамеечку, откуда и провозгласил, что из четырнадцати претендентов тринадцать успешно выдержали экзамены — лучший результат за всю историю школы. Артур, ко всеобщему удивлению, сдал на отлично. “Мне едва дыру не протерли, столько раз хлопали по плечу. А потом даже пронесли почетным кругом по игровой площадке”.
Запои следовали один за другим. Чарльз не только потихоньку выносил из дома все ценное, но и делал долги. Пил он уже все подряд, вплоть до жидкости для полировки мебели. После двадцати пяти лет службы, на которой он так ничего и не добился, в июне 1876-го Чарльз был вынужден уйти в отставку, с годовым содержанием в 150 фунтов. Впрочем, в его личном деле было отмечено — весьма великодушно, — что он никогда не прогуливал службу, исполнял обязанности “старательно и честно”.
В последующие годы он иногда умудрялся найти работу в качестве иллюстратора, но поскольку репутация в городе у него была соответствующая, то это было трудно, и Чарльз главным образом занимался тем, что искал, где бы раздобыть выпивку. Психика его была совершенно разрушена. Как-то раз он даже пытался раздеться прямо посреди улицы, чтобы продать одежду и купить вина.
В Фельдкирхе он наткнулся на произведения американского поэта, писателя и критика Эдгара Аллана По, который его совершенно пленил. По словам Дойла, помимо В. Скотта и Маколея ни один автор не оказал на него такого влияния. Рассказ По “Убийство на улице Морг”, где фигурирует блестящий детектив-любитель Огюст Дюпен (опубликован в 1841 году), положил начало жанру детектива (об этом пойдет речь в главе 6). Эдгар По охарактеризовал три рассказа о Дюпене как “истории о логическом умозаключении”, когда правда выясняется при помощи анализа, тонкой наблюдательности, умения сопоставить факты и интуиции. И хотя Дюпен был не первым литературным детективом, именно он стал предтечей этого жанра и, безусловно, Шерлока Холмса, чего Дойл никогда не скрывал. Напротив, он говорил, что в неоплатном долгу перед По.
Незадолго до отъезда из колледжа Артур получил от матери письмо, где без всяких объяснений она сообщала, что отец “уволился”. “Я был очень удивлен и огорчен, узнав, что папа покинул службу, — наивно пишет он в ответ. — Он плохо себя чувствует? Или есть какая-то иная, особая причина?” Находясь в течение восьми лет почти все время вне дома, он был избавлен от зрелища умственной и физической деградации отца.
В конце июня 1876 года Артур отправился домой через Париж, где намеревался повидать крестного. Бурный прощальный ужин с компанией друзей-студентов в Страсбурге начисто опустошил его кошелек, и в Париж он прибыл знойным летним днем, имея в кармане ровно два гроша. Нанять на вокзале экипаж он постеснялся, ведь платить извозчику пришлось бы дяде, и потому направился на авеню Ваграм пешком. У Триумфальной арки ему попался человек с бочонком на спине, который, как решил юноша, продавал какой-то прохладительный напиток. Кружка обошлась Артуру в половину его наличности, но, сделав глоток, он обнаружил, что это был лекарственный настой корня солодки. Впрочем, целебное или, во всяком случае, освежающее воздействие этот напиток оказал, и Артур благополучно добрался до цели.
Артур провел в Париже три счастливые, но “воздержанные” недели в обществе двоюродного деда и его жены. Деда он описывает как “славного горячего старика-ирландца”, и создается впечатление, будто они только и делали, что яростно спорили о художниках и писателях, что весьма странно, учитывая, например, некролог Конану, помещенный впоследствии в “Арт джорнел”, где тот долгие годы работал парижским корреспондентом. Там “горячий ирландец” назван тихим, скромным человеком, “несклонным навязывать другим свое мнение и расположенным более слушать, чем говорить”.
Из Парижа Артур прибыл в Эдинбург и узнал, что семья в очередной раз переехала. Имея на руках пятерых детей, из коих младшему не было еще и полутора лет, Мэри Дойл с огромным трудом сводила концы с концами и решила брать постояльцев. “Я нашел семью в крайне стесненных обстоятельствах. У отца не было никаких перспектив в смысле работы, вернулись младшие дети, мой брат Иннес и Ида, что прибавило маме хлопот… Аннет, старшая сестра, уехала в Португалию — зарабатывать на жизнь и отсылать домой изрядную часть своих денег, а Лотти и Конни вскоре сделали то же самое. Мама сочла, что разумно снять дом побольше и взять жильца. Возможно, в каком-то смысле это и впрямь облегчило ей жизнь, но в другом оказалось сущим бедствием”.
“Бедствием” был доктор Брайан Чарльз Уоллер.
В октябре 1876 года Артур приступил к занятиям в университете, расположенном в Старом городе. “Началась долгая, нудная зубрежка: ботаника, химия, анатомия, физиология — словом, полный список обязательных предметов, многие из которых имели весьма отдаленное отношение к искусству врачевания”.
К семнадцати годам Артур превратился в рослого, за метр восемьдесят, юношу. Весил он около девяноста пяти килограммов, был широкоплечий и очень сильный. Над верхней губой уже пробивалась первая растительность, составлявшая предмет его гордости, — усы будут его неизменным украшением до конца дней. Он был нападающим в университетской команде по регби, пока не решил, что “тяга к знаниям перевешивает”, играл в футбол, в крикет и отлично боксировал на любительском уровне. “Я жаждал впечатлений и не желал упустить ни одну из тех радостей, что были доступны, а было их предостаточно. Я много читал. Играл в самые разные игры. Я танцевал и ходил в театр всякий раз, как только находились шесть пенсов за билет на галерку”.
За пять лет до поступления Артура медицинский факультет начал сильно расширяться, число студентов удвоилось и перевалило за тысячу, но студенческая жизнь была очень вялой в сравнении с Оксфордом или Кембриджем: никаких интеллектуальных сообществ, никаких совместных мероприятий и очень ограниченные возможности для общения — студенты сами выбирали себе программу обучения и платили напрямую преподавателям.
Стремительное разрастание факультета привело к тому, что некоторые профессора оказались перегруженными и привлекали к чтению лекций ассистентов из числа старших студентов, что снижало уровень образования. Студенты сами решали, какие лекции посещать и какие сдавать экзамены. Лекции были длинные, учебников мало, спрашивали на экзаменах строго, и рассчитывать на снисхождение лентяям и тупицам было нечего. Окончить курс мог только тот, кто обладал самодисциплиной, остальных отсеивали. По подсчетам Артура, из тысячи его однокурсников лишь четыреста получили диплом.
Деньги оставались извечной проблемой — только за курс хирургии у Белла он должен был платить четыре фунта четыре шиллинга в год. На обед он отводил себе ровно два пенса: “цена пирога с бараниной”. Однако поблизости от закусочной была лавка букиниста, а у дверей ее стоял ящик с книгами, и призывная надпись гласила: “Два пенса — любая книга”. И нередко Артур жертвовал ланчем, чтобы утолить читательский голод. Так что через несколько месяцев он собрал очень недурную библиотеку, где были “История Генри Эсмонда” У. Теккерея, “История мятежа и гражданских войн в Англии” Э. Кларендона, “Хроника покорения Гранады” В. Ирвинга, “Сказка бочки” Дж. Свифта и все книги В. Скотта, Т. Маколея и Э. По, какие только попались в ящике.
Среди прочего Артур обнаружил там и Оливера Венделла Холмса, американского врача, историка медицины, прозаика и поэта. Он был очарован сборником “застольных” эссе, где автор, выступая поочередно в роли самодержца, профессора и, наконец, поэта, вовлекает в диалог обитателей пансиона где-то в Новой Англии. “Никогда еще мне не был столь близок и приятен человек, которого я и в глаза не видел”.
Чтобы облегчить финансовое бремя семьи, в 1878 году Артур решил пройти годовой курс за шесть месяцев и в надежде хоть немного заработать дал объявление, что ищет место помощника врача. Начало его карьеры оказалось неудачным: доктор Ричардсон, имевший практику в Шеффилде, взял было юношу на работу, но вскоре уверенность Артура в себе стала его бесить, и через три недели он выдворил его прочь, не заплатив ни гроша.
Пытаясь найти новую работу, Артур наведался к родственникам в Лондон и поселился на Финборо-роуд в Челси, у дяди Дика. То была временная передышка от студенческой жизни. В день своего девятнадцатилетия он пошел в театр на пьесу Бусиколя “Людовик XI”, в которой блистал манерный Генри Ирвинг. Артур нашел его игру утрированной: “сцена смерти — кошмарно драматичная”, писал он матери. Он ходил любоваться на смену караула у Букингемского дворца, читал “Американского сенатора” Э. Троллопа тетушке Аннет, а для собственного удовольствия “Жизнь и письма” Маколея. В одном из посланий домой он упоминает, что купил для “доктора” немецкую трубку, с фарфоровой чашкой и длинным чубуком.
В Лондоне Артур провел два месяца, нередко часами пропадая в доках Ист-Энда, где смотрел на корабли и болтал с матросами. Он жаждал приключений, дальних странствий и твердо решил, что пойдет служить в Королевский флот врачом. “Я бродил по Лондону, и в карманах у меня было так пусто, что можно было не опасаться обычных неприятностей, какие зачастую порождает праздность. Помню, что ощущались признаки наших осложнений на Востоке[5] и сержанты, набиравшие рекрутов на Трафальгарской площади, тут же оценив мое бедственное положение, очень упорно предлагали мне взять положенный шиллинг. Я всерьез подумывал, не согласиться ли, но надежды моей матери[6] удержали меня”.
Довольно скоро гостеприимство родственников исчерпалось: они сочли, что терпеть насмешливый нрав Артура, его постоянные розыгрыши и откровения по поводу религии слишком трудно, и не скрывали радости, когда он нашел место у доктора Эллиота, в деревне с занятным названием Райтон-из-одиннадцати-городов, в Шропшире, неподалеку от Шрусбери. Там он провел четыре месяца. К серьезной работе его почти не подпускали, и он много времени проводил за чтением.
Уверенность Артура в своих врачебных талантах, до поры до времени не имевшая реальных подтверждений, возросла после вот какого случая. Однажды днем, когда доктора Эллиота не было дома, из соседнего поместья явился чрезвычайно взволнованный посланец — там произошло несчастье: по случаю какого-то торжества палили из старинной пушки, от выстрела ее разорвало, и осколок угодил в голову одного из зрителей. Артур немедля отправился на место происшествия и обнаружил, что у раненого пробит череп, однако мозг не задет. “Я извлек осколок, стянул рану, остановил кровотечение и наложил повязку, так что доктору, когда он приехал, делать было, в сущности, нечего. Этот случай прибавил уверенности мне и, что немаловажно, другим”.
И все же отношения с Эллиотом были прохладными. Несмотря на внешний лоск, доктор не имел никаких собственных идей и впадал в ярость по любому поводу. Как-то в вечерней беседе Артур сказал, что смертную казнь следовало бы отменить. Побагровев от гнева, Эллиот заявил, что никто не смеет говорить подобных вещей в его доме, а тем паче в его присутствии. На что Артур непоколебимо, с юношеской заносчивостью парировал: свое мнение он будет высказывать, где захочет и когда захочет.
Когда четырехмесячный контракт истек, доктор не предложил своему помощнику никакого вознаграждения. На предложение возместить хотя бы дорожные расходы он сказал, что поскольку нет зарплаты, то нет и возмещения издержек, и Артуру следует расценивать дорогу домой “как путешествие, предпринятое джентльменом для расширения кругозора”. Впрочем, с годами обида явно прошла, и в автобиографии, написанной пятьдесят лет спустя, Дойл говорит, что у него остались самые лучшие воспоминания о жизни в Райтоне-из-одиннадцати-городов.
На следующий год, все еще будучи студентом, он устроился ассистентом (на сей раз с оплатой) к доктору Реджинальду Ретклиффу Хоору, имевшему процветающую практику в Бирмингеме: для разъездов по вызовам у него было пять лошадей. Годовой доход этого врача составлял 3000 фунтов; за визит он брал 3 шиллинга 6 пенсов, а за рецепт полтора шиллинга. В обязанности Артура входило изготовление лекарств по рецептам — работа трудоемкая и отнимавшая много времени. Бывало, он делал сотню препаратов за вечер, причем для бедняков — а денег ему перепадало за нее совсем мало. “В целом я был аккуратен и редко ошибался, хотя пару раз и отправил склянку или коробочку для пилюль с подробными инструкциями на упаковке, но пустые внутри”.
Поначалу он держался очень свободно. Если становилось скучно, шел в гостиную поболтать с женой доктора, но вскоре ему сообщили, что так здесь не принято и ассистенту следует жить своей, обособленной жизнью. Тем не менее супруги вскоре привязались к юноше и обращались с ним как с сыном. По вечерам доктор звал его вместе с ним выкурить по трубочке, а миссис Хоор в это время наслаждалась сигарой.
По обыкновению он регулярно писал матери обо всем, что с ним происходит. “Дорогая мама, я так занят все последнее время, что и писать некогда. Могу вас заверить, я сполна отрабатываю свои два фунта в месяц. Теперь я выезжаю с утра вместе с Р. Р. на его двуколке, и мы ездим по больным до двух часов дня. Эти новые обязанности совсем лишили меня досуга. После обеда до чая смешиваю кошмарные зелья и мерзкие микстуры (сегодня состряпал сорок), затем приходят больные, и мы ставим над ними эксперименты до девяти вечера. Потом ужинаем и живем в относительном покое до двенадцати, когда и отправляемся спать. Так что, видите, дел куча, но ничего плохого в этом нет. Я навещаю нескольких больных за день и набираюсь опыта…”
Впрочем, потом он жаловался, что совсем не остается времени на подготовку к экзаменам. “С Рождества я работаю до упада. До учебников просто руки не доходят, а если и сажусь заниматься, то настолько усталый, что ничего не могу делать. Последние сутки выдались чертовски трудные — у трех принял роды, а еще множество больных, а еще шестьдесят рецептов и бессонная ночь после всего этого. Согласен с вами, что надо продержаться здесь как можно дольше, да и работа мне по душе, но думать о каких-нибудь систематических занятиях просто смешно. Я с пользой тратил время, когда оно у меня было, но сейчас его нет вовсе”.
Именно в Бирмингеме, работая под началом требовательного, но добродушного доктора Хоора, Артур начал писать рассказы для печати. Он изыскивал на это время — несмотря на занятия в университете и свои обязанности ассистента — благодаря железной дисциплине, которой была подчинена вся его дальнейшая жизнь. В молодости он писал ради денег, ничуть этого не стесняясь, но и потом никогда особенно не отрицал: сочинительство он считал скорее делом, чем призванием. Свой первый рассказ “Подлинная история о привидениях Горсторпской усадьбы”, двадцать четыре тетрадных листа, исписанных безупречным почерком, он отослал в “Эдинбург мегэзин” Блэквуда, где тот был отправлен в архив и забыт очень надолго.
Нимало не смутившись, Артур быстренько сочинил “Тайну Суссекской долины”, подражая в чем только можно своим любимым авторам, По и Брет Гарту, американскому писателю, прославившемуся энергичными, живыми рассказами о первопоселенцах США.
Дело в рассказе происходит в Южной Африке. История про демона с пылающими глазами, приводящего в ужас жителей окрестных деревень, развивается стремительно, здесь уже видны многие характерные черты его будущих произведений — динамичный, тщательно проработанный сюжет, загадочные сверхъестественные силы и экзотическая обстановка.
Дойл предложил “Тайну” эдинбургскому “Чемберс джорнал”, популярному развлекательному литературному журналу, который в свое время первым опубликовал Томаса Харди. К его изумлению и радости рассказ был принят. Артур получил за него три гинеи — больше, чем он зарабатывал за месяц тяжелого труда у Хоора. “Тайна Суссекской долины” была напечатана в номере от 6 сентября 1879 года. Он послал в журнал еще несколько вещей, но все они были отвергнуты. Однако Артур не пал духом. Позже в одном из интервью он признался: “Я знал: сколько бы раз мне ни отказали, а Господь свидетель, отказывали часто, я все равно докажу, что стою дорогого, и готов пробовать вновь и вновь”.
Вскоре журнал “Ландон сосайети”, предлагавший “легкое приятное чтение в часы досуга”, где, кстати, прежде появлялись иллюстрации его отца, взял у Артура “Рассказ американца”. Он набросал его вчерне в своей медицинской тетради, озаглавленной “Заметки по медицинскому курсу 1879–1880”, обнаружив таким образом, что уделяет занятиям меньше внимания, чем мог бы. На первых страницах идут выписки из истории болезни разных пациентов, конспекты лекций “Органические осложнения при подагре” и “Лечение ревматизма”, а в конце — поучительная история в готическом стиле, рассказанная неким Джо Хокинсом из Монтаны. (“…В тех краях его звали Алабама Джо. Он был самый отъявленный негодяй, самый мерзкий скунс, какого только видел мир…”) Алабама Джо заводит ссору в баре с англичанином по имени Том Скотт, и тот побеждает его в кулачном бою. Желая отомстить, Алабама Джо подстерегает Скотта в ущелье Венериной Мухоловки, но на другой день друзья обнаруживают, что Алабама пропал, а Скотт жив-здоров. Они решают, что англичанина надо немедля повесить за убийство — в том самом ущелье, на гигантской мухоловке. Однако на месте глазам их предстает ужасная картина: “Один из громадных листов медленно раскрылся, и там, в глубине, как младенец в колыбели, покоился Алабама Джо. Мощные шипы пронзили его тело, один вошел прямо в сердце”. Поджидая Скотта в засаде, негодяй угодил в “лапы” кровожадного растения. (Для не сведущих в ботанике читателей: мухоловка обычно не вырастает выше 15 сантиметров, а листья ее редко бывают длинее 7 сантиметров).
На Джеймса Хогга, редактора журнала, рассказ произвел столь сильное впечатление, что он посоветовал Артуру бросить медицину и заняться литературой. Впрочем, он оказался не настолько впечатлителен, чтобы заплатить юному автору больше одного фунта десяти пенсов за труды. В письме к матери Артур без ложной скромности упомянул: “Хогг считает меня одним из самых многообещающих писателей”.
В том же месяце, когда в “Чемберс джорнал” вышла “Тайна Суссекской долины”, Артур с гордостью обнаружил, что “Бритиш медикал джорнал” опубликовал его статью “Ядовитые свойства гельземиума”, где он описал эксперимент, поставленный над самим собой, чтобы “убедиться, как далеко можно зайти”. В те годы сушеные корневища гельземиума, или желтого жасмина, использовали для лечения невралгии. Каждый день Артур увеличивал дозу настойки, тщательно отмечая все побочные эффекты. На третий день возникло головокружение, на четвертый — “проблемы со зрением”, на пятый — сильные головные боли и диарея. Он продержался семь дней, доведя дозу до десяти миллилитров. К прочим симптомам за это время прибавилась жестокая депрессия. Его эксперимент доказательно опроверг точку зрения, что смертельная доза гельземиума составляет пять миллилитров.
В зрелые годы Дойл настаивал, что студентом он был не более чем средним. И впрямь оценки у него были не блестящие. За 1878–1881 годы он получил “У” (удовлетворительно) по всем предметам, кроме клинической хирургии, тут у него было “У” с минусом. Однако же Белл в интервью для “Пэлл-Мэлл газетт” уверял, что Артур один из самых лучших его студентов за все годы: “Он был чрезвычайно внимателен во всем, что касалось диагноза, и с бесконечным упорством выискивал те мелкие подробности, которые могли бы в этом помочь”. А вот Д. Маринус, приятель Артура по университету, запомнил его в другой связи: “Артур произвел на меня сильное впечатление: он был очень добр и вежлив с бедняками, которые приходили к нам в амбулаторное отделение и с которыми мы, боюсь, держались надменно”.
В начале 1880 года у Артура неожиданно появилась возможность удовлетворить жажду приключений. Как-то днем приятель по имени Клод Карри зашел к нему, когда он готовился к экзаменам, и спросил, не желает ли он поработать судовым врачом на китобое в Заполярье. Карри сам собирался занять эту должность, но теперь вынужден отказаться, так что срочно нужна замена. Скорее всего, Карри обратился именно к Артуру потому, что они были одного роста и сходной комплекции: не пропадать же тяжелым кожаным башмакам и прочей амуниции, которую он успел приобрести.
Могло ли быть что-нибудь более привлекательным как с точки зрения приключения, так и в смысле денег — 2 фунта 10 шиллингов в неделю, да еще по 3 шиллинга за каждую тонну китового жира? И вот через две недели Артур прибыл в Питерхед, имея при себе экипировку, купленную Карри, книги, тетрадь для путевых заметок и пару боксерских перчаток. Там он зашел к Джону Грею, капитану парохода “Надежда”, и объявил, что готов приступить к своим обязанностям.
Артур Игнациус Конан Дойл родился 22 мая 1859 года в небольшой квартире дома № 22, стоявшего на Пикардийской площади в Эдинбурге, в миле от университета. Он был вторым из десяти детей Чарлза и Мэри Дойл, из которых выжило семеро. Вторую часть фамилии — Конан Дойл — Артур и его старшая сестра Аннет унаследовали от двоюродного деда Майкла Конана, известного журналиста.
В 1868 году, когда Артуру исполнилось девять лет, его богатые дядюшки предложили послать мальчика в школу иезуитов в Англию. Артура посадили на поезд в Эдинбурге — он плакал до самой границы. В еле-дующие семь лет ему доводилось видеть родных только во время летних каникул. Два года он провел в Ходдере и пять лет — в Стоунихерсте[8]. Он вспоминал эти годы неохотно: „Телесные наказания были суровы, — писал он, — а я знаю, что говорю, ибо мало кто, а может быть, больше никто из мальчиков не подвергался им столь часто“.
Самыми счастливыми были часы, посвященные спорту. Во время занятий с каждым днем сильней проявлялись его природные способности. Больше всего ему нравился крикет, хотя однажды он получил удар мячом по колену, и бэтсмену пришлось на руках тащить пострадавшего в лазарет. Этот случай не отвратил Конан Дойла от спорта: со временем он стал капитаном стоунихерстовской команды.
К этому времени одинокий мальчик осознал, что у него есть „литературная жилка“, свойственная отнюдь не всем его соученикам. „Вот как состоялся мой дебют рассказчика, — вспоминал он в интервью. — В сырые, пасмурные дни зимних каникул меня сажали на стол, а вокруг на полу, уткнувшись подбородками в кулаки, сидели на корточках мальчишки. И я до хрипоты рассказывал им о злоключениях моих героев — неделю за неделей эти несчастные сражались, рубились, стонали от ран во имя развлечения моей маленькой компании“.
Конан Дойл покинул Стоунихерст в возрасте шестнадцати лет. Он был еще слишком юн для университета, и родственники послали его в Австрию, в Фельдкирх, чтобы он еще год поучился у иезуитов. Похоже, на этот раз ему повезло больше. Он наслаждался пейзажами и спортивными упражнениями, учился играть на тубе — возможно, просто потому, что был единственным учеником, чей рост позволял управляться с этим инструментом, — много и с удовольствием читал. Особое влияние на него оказала книга Эдгара Аллана По „Гротески и арабески“.
Согласно семейной традиции Конан Дойл мог выбрать искусство, однако предпочел профессию врача. „Решено было, что я должен стать врачом, — поясняет он, главным образом, полагаю, потому, что Эдинбург был знаменитым центром медицинского образования“[10]. Медицинский факультет университета мог похвастать многими знаменитыми именами. Среди них — доктор Джеймс Янг Симпсон, который одним из первых стал применять хлороформ; зоолог сэр Чарлз Уайвил Томсон, недавно вернувшийся из экспедиции на борту „Челленджера“; внедрявший асептику барон Джозеф Листер, который в то время, когда Конан Дойл поступил в университет, заведовал кафедрой клинической хирургии. Но самое незабываемое впечатление производил на студентов Джозеф Белл, мастер дедуктивного анализа.
Остается неясным, применял ли кокаин сам Конан Дойл. Известно, что он был не прочь поэкспериментировать — проверить на себе действие того или иного лекарства. Так, в 1879 году, еще учась в университете, он послал в "Британский медицинский журнал" отчет о действии препарата под названием гельземин — экстракта корня жасмина[23], который применял для лечения своей хронической невралгии. Решив послужить для науки лабораторной морской свинкой, он хотел установить лечебную дозу и симптомы передозировки.
Каким бы безрассудным ни казалось подобное экспериментирование, в те времена в нем не было ничего экстраординарного. Конан Дойл знал, что профессор Кристисон тоже жевал листья коки, когда исследовал в лаборатории ее свойства. Для двадцатилетнего студента работа заслуженного медика не могла не служить примером. Итак, в течение нескольких дней Дойл принимал все увеличивавшиеся дозы гельземина, тщательно регистрируя нарастающую "тошноту и общую слабость"; сигналом для окончания эксперимента послужила "изнуряющая диарея", свидетельствовавшая о нежелательности дальнейшего повышения дозы. Таким образом, Конан Дойл готов был испытывать на себе лекарства, которыми собирался пользоваться в своей врачебной практике. Но это не означает, что он подвергал подобной проверке все применяемые им препараты, и, кроме того, нет никаких данных о том, что он когда-либо прописывал пациентам кокаин или его производные. Долгая жизнь и могучее здоровье писателя косвенно свидетельствуют о том, что сам он вряд ли прибегал к чему-либо подобному — даже из любопытства. Сомнительно, чтобы исполненный высоких помыслов молодой человек позволял себе прибегать к наркотикам.
миллерАРТУР ИГНАТИУС КОНАН ДОЙЛ родился в Эдинбурге, в доме номер и по улице Пикарди-Плейс 22 мая 1859 года. Через два дня его крестили в католическом соборе Святой Марии, тут же по соседству. Крестной матерью была его двоюродная бабушка Кэтрин Дойл, монахиня из Килларни (в монашестве носила имя мать Игнация), а крестным отцом двоюродный дед Майкл Конан, брат его бабушки Марианны, который в то время был литературным, музыкальным и театральным критиком “Морнинг геральд”, а переехав в 1854 году в Париж, начал писать для лондонского “Арт джорнал”.
Артур родился в удачное время. Викторианская эпоха, полная самоуверенности и оптимизма, была в расцвете; Британия не только превратилась в самую промышленно развитую страну в Европе, но и в самую мощную империю. Процветание государства, впрочем, никак не отразилось на его гражданах из низших слоев общества. Средневековый центр Эдинбурга был печально знаменит ужасающими трущобами — философ Томас Карлейль назвал их “омерзительной, зловонной, дымящейся кучей камней, известки и дерьма”, — и хотя Новый город, величественный и гордый, уже вовсю строился и к концу XVIII века был завершен, Старый был по-прежнему прибежищем нищих и крыс. “Даже на главных улицах, — писал P.JI. Стивенсон в бытность студентом Эдинбургского университета, — в окнах повсюду сушится белье, а по тротуарам слоняются толпы бездельников”. Грязь и скученность вызывали различные эпидемии, и только в 1866 году, когда Артуру было семь лет, в городе по меньшей мере трижды вспыхивала холера.
Несмотря на то что у нее уже была дочь Аннет (вторая девочка, Кэтрин Амелия, родившаяся 22 апреля 1858 года, умерла в шесть месяцев от водянки головного мозга), Мэри Дойл нисколько не скрывала, что Артур ее любимчик: он был светлый, жизнерадостный ребенок, много смеялся и мало капризничал. Только Аннет и Артур получили двойную фамилию — Конан Дойл, и ее носили лишь два поколения: Аннет умерла молодой и бездетной, а сыновьям Артура некому было ее передать.
Вскоре после рождения сына семья перехала в Портобелло, в те годы маленькое курортное местечко под Эдинбургом. Там родился четвертый ребенок Дойлов, девочка, но в два года и она умерла от ларингита.
Миниатюрная Мэри Дойл, как и ее мать, безмерно гордилась своим происхождением, и в сына она вселила незыблемую веру в то, что он аристократ по рождению. Она рассказывала ему о традициях ушедших эпох, воспитывая его в духе рыцарства. От нее он много узнал о геральдике и вскоре уже отлично в этом разбирался. Мэри даже сама частенько просила его растолковать тот или иной герб. Это давало возможность на время забыть тяжелый быт, бедность, в которой они жили. Артур навсегда запомнил такую картину: он сидит за столом на кухне, а мать чистит камин и повествует о былой семейной славе: о родстве с Плантагенетами, с герцогами из Бретани, с родом Перси. “Я болтал ногами в коротких штанишках, раздуваясь от гордости, — вспоминал он, — в то время как моя одежда была мне так же тесна, как колбасе ее оболочка; я осознавал разницу между собой и всеми прочими мальчиками, так же болтающими ногами под столом”.
Мэри была прирожденной рассказчицей, и дети, слушая ее у камина, восхищались и трепетали. “С раннего детства, — писал потом Артур, — сколько я себя вообще помню, я слушал ее истории, и они были так ярки, что сегодня порой заслоняют реальные события той жизни. Дойдя до самого захватывающего момента, она переходила на громкий пугающий шепот… у меня и сейчас мурашки бегут при одном воспоминании. Оглядываясь назад, я хорошо понимаю, что, именно пытаясь подражать ее историям, я стал сочинять сам”.
Визиты преуспевающих братьев Чарльза несомненно вызывали неловкость в семье Артура: они принадлежали к разным социальным слоям. По легенде, как-то раз дядя Дикки привел с собой седовласого Уильяма Теккерея, автора знаменитой “Ярмарки тщеславия”, и тот, посадив мальчика на колени, развлекал его золотыми часами с репетиром, которые заставил прозвонить аж сто раз. (Теккерей и впрямь приезжал в Эдинбург к издателю Джону Блэквуду в 1859 году, но Артур был тогда грудным младенцем, так что на коленях у великого писателя могла сидеть только маленькая Аннет.)
Дик нарисовал прелестный карандашный портрет пятилетнего Артура — серьезный большеглазый ребенок задумчиво смотрит с него на художника. Сохранилась фотография 1865 года Артура с отцом: костюмчик (неизменные короткие штанишки) явно велик ему, куртка с отложным кружевным воротником, высокие ботинки. Он внимательно смотрит в камеру, держа отца за руку. Чарльз Дойл в сюртуке и светлых брюках, он небрежно облокотился на этажерку с цветами, в одной руке — сверкающий цилиндр, в другой — ладошка Артура. Типичная картинка в респектабельном викторианском духе, глядя на нее, ни за что не подумаешь, что этот элегантный джентльмен страдает алкоголизмом.
Мэри делала все, чтобы пьянство Чарльза не омрачало детям жизнь. Она считала каждое пенни, и они худо-бедно всегда были сыты и прилично одеты. Дик говорил, что в глазах ее читалась “железная решимость” и “она ни в грош не ставила чужое мнение”. Всякий раз, как они перебирались с одной убогой съемной квартиры на другую, она старательно наводила там чистоту и уют, а по вечерам рассказывала детям свои волшебные истории. Когда вечером Чарльз, пошатываясь, возвращался домой, она всячески обихаживала его, несмотря на то что почти постояно была беременна очередным ребенком.
Первый рассказ Дойл сочинил в шесть лет — про бенгальского тигра. Исполненный величайшей гордости, он отослал свой шедевр крестному в Париж. “Я писал на больших листах, четким решительным почерком — по четыре слова на строчке — и рисовал на полях иллюстрации пером. Там был человек и был тигр. Кто из них главный герой, я не помню, но это не так и важно, ибо, встретившись, они стали одно. Я был реалистом в эпоху романтизма. Мой герой принял безвременный конец, что было описано и нарисовано, но, когда тигр проглотил его, я обнаружил, что не знаю, куда двигаться дальше.
“Очень просто загнать человека в ловушку, и очень трудно его оттуда вытащить”, — понял я тогда, и впоследствии не раз убеждался, сколь справедлив мой детский афоризм. В тот раз обстоятельства оказались сильнее меня, и тигр расправился не только с героем, но и с сюжетом”.
В семь лет Артура отправили в школу Ньюингтон в Эдинбурге. Он говорил потом, что там царили жестокие нравы, в духе романов Диккенса, “учитель, рябой одноглазый мошенник” нередко колотил учеников.
В те годы Артур жил у Мэри Бартон, друга их семьи. Ее дом находился в двух милях от центра города, и, хотя формальным поводом для переезда Артура была близость к школе, на самом деле мать наверняка хотела оградить его от семейных неурядиц и сложностей.
У брата Мэри, известного адвоката, библиофила и историка Джона Хилла Бартона, был сын Уильям, с которым Артур вскоре очень сдружился. Мальчики вместе удили рыбу в небольшом быстром ручье в саду рядом с домом, а еще Уильям познакомил его с искусством фотографии. (Потом Дойл посвятит ему свой второй роман “Торговый дом Гердлстон”.) В феврале 1866 года, пока Артур жил у Мэри Бартон, у него родилась сестра Кэролайн Мэри (Лотти) Бартон, которую Мэри Дойл назвала так в знак признательности своей подруге.
Прожив два года у Бартонов, Артур вновь присоединился к семье, когда та в очередной раз переехала — на сей раз на верхний этаж дома номер 3 по Сайеннес-Хилл-плейс. То был узкий мрачный тупик, застроенный высокими серыми домами, где жилье сдавали внаем беднякам. Рядом, на Сайеннес-Гарденс, в благоустроенных виллах жили те, кто побогаче.
Дойлы платили за жилье девятнадцать фунтов в год, лишь на треть меньше, чем на Пикарди-плейс, но и эта экономия была существенной при их скудном достатке, в первую очередь связанном с пьянством Чарльза. Это зло не раз упоминается в книгах Артура, но о своем отце он никогда не сказал ни одного худого слова, напротив, вспоминал его с неизменной симпатией. Всегда готовый пустить в ход кулаки — однажды это закончилось тем, что помощник сапожника огрел его тяжеленным мешком с обувью и Артур свалился без чувств, — он вел себя на грязных городских улицах так же, как герои историй его матери и приключенческих романов. Но, несмотря на драки, он по-прежнему был любимцем Мэри, и, нежно любя ее сам, пообещал однажды, что настанет время, когда он будет заботиться о ней: “Когда вы, маменька, будете старенькая, у вас будет бархатное платье, золотые очки, вы будете сидеть у камина и ничего не делать”. Светлая мечта для женщины, еле-еле сводящей концы с концами, с кучей детей и мужем, весьма далеким от реальности! “Боюсь, — пишет Артур в автобиографии, — что отец не сильно помогал ей, мысли его витали где-то в заоблачных высях и слабо соотносились с обыденной жизнью”.
Зато Майкл Конан был человек ответственный и часто посылал крестнику французские книги. “Мой дорогой мальчик, — обращается он к Артуру в письме, приложенном к исследованию о французских монархах, — ты получишь большое удовольствие и немалую пользу, изучив эту книгу внимательно, и я уверен, что под руководством твоей замечательной мамы, которая так хорошо знает французский, ты в недалеком будущем тоже выучишь этот язык и сможешь прочесть ее… Твой неизменно любящий крестный М.Е. Конан”.
Именно Майкл Конан посоветовал отдать мальчика в иезуитский колледж. По сути дела, в Англии у католиков, желавших отдать ребенка в привилегированное частное заведение, выбор был невелик: либо в Даунсайд, к бенедектинцам, либо в Стоунихерст в Ланкашире (колледж был основан иезуитами в 1593 году во Франции, в Сент-Омере). И там, и там плата была довольно велика и пробила бы изрядную брешь в и без того скудном семейном бюджете, но в Стоунихерсте Артуру предложили стипендию в 50 фунтов, возможно, в надежде, что со временем он примет сан. Впрочем, Мэри от нее отказалась, и деньги, вероятно, платили родственники Чарльза.
Итак, 15 сентября 1867 года восьмилетний Артур попал в Ходдер-хаус, подготовительную школу при Стоунихерсте. В поезде, горько переживая разлуку с домашними, он проплакал всю дорогу от Эдинбурга до границы. На вокзале в Престоне его и десяток других мальчиков встретил священник в черной сутане и отвез в школу.
Следующие восемь лет он виделся с семьей лишь полтора месяца в году, на летние каникулы, но привязанность к матери ничуть не ослабла, и он постоянно писал ей — привычка, сохранившаяся у Дойла до конца ее дней. Его веселые, жизнерадостные письма, хранящиеся теперь в Британской библиотеке, говорят о том, что он вскоре свыкся со школьной жизнью. По ним же можно проследить, как он постепенно взрослел. Из уважения к своим ирландским предкам он звал Мэри “маменькой”, но в письмах обращался чуть более строго: “Дорогая мама”, а завершал их неизменным: “Остаюсь ваш нежно любящий сын А.К. Дойл”.
Из Ходдера он с восторгом пишет ей о своем первом причастии. Письмо на голубой бумаге, от руки расчерченной в линеечку, начинается старательно выведенными четкими фразами, но очень быстро они переходят в размашистые детские каракули: “Дорогая мама, надеюсь, у вас все хорошо. Я рад сообщить, что впервые причастился. Милая мама, я не могу выразить радость, какую испытал в этот счастливый день, когда Создатель снизвошел [sic!] в мое сердце. Даже если я буду жить сто лет, то не смогу забыть этот день”. Но детская набожность и восторг продлятся недолго — суровый уклад жизни иезуитского колледжа быстро охладит его религиозный пыл.
Артуру повезло: классным наставником у него в Ходдере был преподобный Фрэнсис Кессиди, человек добрый и неглупый, которого дети обожали. Он стремился развить их способности, особенно в том, что касалось словесности, и подбадривал Артура в его первых поэтических опытах. Артур сохранял к нему самую искреннюю привязанность и долгие годы спустя после школы. Свой первый сборник стихов “Песни действия”, опубликованный в 1898 году, он прислал именно ему с письмом, где выражал надежду, что стихи его стали чуть более зрелыми, чем в годы учебы. “Не исключено, впрочем, — писал он, — что перед вами возникнет проблема, перед которой недавно встал и я, получив от начинающего поэта сборник стихов и эссе (то и другое — ужасающее) с просьбой сообщить мое мнение. Я ответил, что он “равно владеет стихом и прозой””. Так что два года в Ходдере нельзя назвать несчастливыми. Учителя, как Дойл потом писал, были “более человечны, чем обычно бывают иезуиты”.
Джон Дойл умер в январе 1868 года. “Арт джорнал” посвятил ему большую статью, где помимо признания его таланта художника были и такие слова: “…он был истинным джентльменом”.
Между тем Мэри родила шестого ребенка, Констанс Амелию Монику (Конни), 4 марта 1868 года.
Как и во всех английских частных школах, в Стоунихерсте большое внимание уделяли спорту, — не только для формирования командного духа и общего физического развития, но и чтобы усмирять зов плоти. Здесь были свои правила игры в футбол и крикет, вероятно намеренно отличавшиеся от тех, по которым играли в протестантских школах, так что проводить общие соревнования оказывалось невозможно. В футбол играли как во времена королевы Елизаветы: небольшой мяч, расстояние между штангами ворот всего семь футов, никакого ограничения по количеству игроков. В результате на поле постоянно вспыхивали яростные потасовки.
Тамошние правила крикета также отличались архаичностью и запутанностью. Потом Артур назовет эти игры “уродством”, “национальной бедой” британского образования, поскольку одаренные молодые люди попусту тратили силы на всякую чепуху, вместо того чтобы заниматься обычным спортом.
Впрочем, Артуру повезло: в 1870 году к списку разрешенных в колледже видов спорта добавили общепринятый, так называемый “лондонский” крикет. И он стал капитаном команды. “Это превосходная игра, — писал он матери, — от нее в сто раз больше пользы, чем от предписаний всех докторов на свете”.
На праздник Тела Господня (католики отмечают его во второй четверг после Троицы), в самом начале лета открывался крикетный сезон. В этот долгожданный день звонили школьные колокола, играл оркестр и мальчики торжественно проходили строем под триумфальными арками. Команда Стоунихерста: все в белых фланелевых брюках, алых рубашках и синих шапочках. Их соперников, чья форма была куда скромнее, встречали громким насмешливым улюлюканьем.
В письмах домой Артур не раз хвастал своими подвигами на крикетном поле: “В прошлый понедельник был матч, и мы одержали великую победу. Они набрали 111 очков, а мы 276, из них я заработал 51”. Дальше следовала просьба прислать немного денег. Испрашивая разрешения купить фланелевые брюки, Артур резонно замечал: “Невозможно играть в крикет по четыре-пять часов в день в моих толстых штанах. Их (крикетных брюк) нет только у меня одного”. Артуру приходилось донашивать отцовские вещи, которые “совсем обтрепались”. Мэри Дойл сумела найти деньги, но проблемы, как выяснилось, этим не исчерпывались: “М-р Келлет сказал, чтобы я попросил вас написать ему, что вы думаете насчет моей одежды. Он говорит, что я очень быстро расту, и то, в чем я хожу, будет мне мало уже на каникулах. И еще — что мне нужен новый костюм, брюки от старого стали совсем коротки. И мне уже очень жарко в синей зимней куртке… А вещи для крикета замечательные, очень красивые и сидят отлично…”
В апреле 1873 года он сообщил приятные новости о своих успехах в учебе: “Вчера я разговаривал с ректором. Он сказал, что очень доволен моими результатами, особенно тем, что я переборол свой дурной характер и больше не пререкаюсь по любому поводу. И сказал, что я один из лучших учеников!”
На самом деле Артур занимался без большого рвения, даже историей, которую, как полагала Мэри, он будет знать превосходно. По итогам третьего года в коллежде он занял десятое место среди двадцати своих одноклассников, получив высшие баллы по Закону Божьему и “прилежанию”. История же оставалась для него мертвой наукой, пока он не открыл для себя работы лорда Маколея. Когда в 1873 году Артур написал крестному в Париж, что зачитанный им до дыр “Айвенго” упал в реку и уплыл, Майкл Конан прислал мальчику “Песни Древнего Рима” Маколея. Артур был совершенно потрясен (“я попал в зачарованный мир”) и в порыве вдохновения написал пентаметром поэму “Переход через Красное море”. Разумеется, он немедля раздобыл и другие работы Маколея, которые упоенно читал ночью в спальне при свече. Песнь “Гораций” он выучил наизусть и мог пересказать ее почти без ошибок и в пятьдесят лет.
В тот же год Артур начал читать Жюля Верна по-французски: “Двадцать тысяч лье под водой” и “Вокруг света за восемьдесят дней”. Он сообщил матери, что “наслаждается ими не меньше, чем книгами английских авторов”.
Незадолго до того как приехать домой на каникулы, Артур отправил Мэри иронический отчет о своем гардеробе: “Я был у портного и показал ему ваше письмо, где сказано, что вещи должны быть добротные и красивые. Он сказал, что у него есть синяя материя, но она годится только на сюртуки, а на брюки ни в коем случае. Но есть темная ткань, которая как нельзя лучше подойдет к той синей, — вот ее-то можно использовать для брюк. Я послушался его совета и взял ее. Думаю, вам понравится: она немаркая, смотрится отлично, темная и в тоненькую белую полоску… Экзамены я сдал, все работы тоже, но пока, конечно, держат в секрете, кто получит награду. Уверен, что попаду в число немногих избранных… Надеюсь, вы и дети хорошо отдыхаете и ждете не дождетесь, когда я приеду на каникулы. Никогда еще, по-моему, год не пролетал так быстро: кажется, я уехал от вас всего месяц назад, а я помню дома каждую мелочь, помню, где что стоит, и даже пятнышки на стене. Полагаю, мне придется читать Фрэнку (его недавно родившийся брат Джон Фрэнсис Иннес) молитву, которую я так часто читал Лотти и Конни и под которую у них сразу слипались глаза, — чтобы и он спал сладко… Сегодня вечером у нас баня — очень приятная перспектива. Конец года — золотое время в Стоунихерсте. Каждый четверг выходной, и погода отличная. На этом я прощаюсь, ваш любящий сын А.К. Дойл”.
Артур и впрямь оказался среди “немногих избранных”, получивших награду, — нравоучительное сочинение Джорджа Крека в переплете из телячьей кожи. Он уже явно проявлял склонность к литературным занятиям, и в ноябре 1873 года вместе со своим товарищем по имени Артур Роскелл выпустил журнал “Стоунихерст-Фигаро”. То была школьная тетрадь за два пенса, куда они от руки писали стихи и эссе. Вот содержание первого номера: А. Роскелл. “Обзор “Фигаро” (в стихах); А. Дойл. “Злонравные пародии”; А. Дойл. “Аббат” (в стихах); А. Роскелл. “Музыка сегодня и музыка прошлого” (эссе); А. Роскелл. “Суд педантов” (эссе); А. Дойл. “После боя” (в стихах). Предполагалось, что журнал будет выходить ежемесячно, но неизвестно, увидел ли свет второй номер.
К католикам по-прежнему многие относились нетерпимо. В 1874 году, когда Артур еще учился в колледже, протестантская газета “Рок” резко осудила руководителей школы Россал, располагавшейся по соседству, за то, что те позволили провести крикетный матч со Стоунихерстом: “Паписты пользуются всякой возможностью завлечь нас в свои сети, в свою ложную веру, и кто этого не сознает, не может возглавлять протестантскую школу”.
В 1874 году тетка Артура Аннет пригласила его в Лондон на Рождество, и он провел там три восхитительные недели. Его поселили в студии Дика в Челси, и все братья отца развлекали мальчика как могли. С Диком он сходил в цирк, с Генри — в Хрустальный дворец на выставку динозавров, изготовленных в полный рост, а дядя Джеймс дважды водил его в театр. Сначала они отправились в “Лицеум”, посмотреть на Генри Ирвинга в “Гамлете”. “Спектакль идет уже три месяца, — писал Артур матери, — но в театре столько народу, что не продохнуть, все хотят видеть, как играет Ирвинг. Он очень молод и худощав, глаза темные, проникновенные, играет поразительно”. Затем пошли в “Хеймаркет” на пьесу Тома Тэйлора “Наш американский кузен” — именно ее смотрел Авраам Линкольн 14 апреля 1865 года в вашингтонском театре, когда и получил пулю в голову.
Суета и блеск театров Вест-Энда произвели огромное впечатление на Артура, привыкшего к строгой размеренности Стоунихерста. Он посетил Вестминстерское аббатство, собор Святого Павла и Музей восковых фигур мадам Тюссо (матери написал, что особенно его порадовал зал знаменитых преступников), а также Тауэр, где долго разглядывал всевозможное оружие и разнообразные орудия пыток, применявшихся в Средние века.
Несмотря на постоянную переписку с матерью, он плохо представлял себе, что происходит дома. Так, в мае 1875-го он признается, что “был поражен”, узнав, что старшая сестра Аннет уехала в Португалию, где получила место гувернантки. “А когда же она вернется?” — грустно спрашивает он и затем интересуется, говорит ли уже маленький Иннес и как выглядит сестренка Ида? Джейн Аделаида Роуз (Ида), восьмой ребенок Мэри, родилась 16 марта 1875 года. А в приписке просит, чтобы Лотти написала ему немедля. “Хотя, — иронически добавляет он, — конечно, никогда не надо откладывать на завтра то, что можно отложить на послезавтра”.
В апреле 1875 года Артур вместе с тринадцатью другими учениками ездил в Лондон на вступительные экзамены в университет. Результаты пришли в Стоунихерст в июле. Запершись у себя в кабинете, ректор, его высокопреподобие Эдвард Игнациус Пурбрик, долго изучал их сам, в то время как толпа кандидатов и их друзей нервно ожидала снаружи. Наконец, не вынеся более неизвестности, все они ворвались в коридор и, невзирая на негодование префектов-наставников, поднялись наверх, где принялись вопить и галдеть под дверью преподобного.
Но вот двери открыли, и они увидели за столом ректора, который радостно потрясал над головой листами с оценками. То был добрый знак, и мальчики стали кидать вверх платки, издавая победные кличи. Когда спокойствие было все же восстановлено, старенький седовласый префект, отвечавший за успеваемость, взобрался на скамеечку, откуда и провозгласил, что из четырнадцати претендентов тринадцать успешно выдержали экзамены — лучший результат за всю историю школы. Артур, ко всеобщему удивлению, сдал на отлично. “Мне едва дыру не протерли, столько раз хлопали по плечу. А потом даже пронесли почетным кругом по игровой площадке”.
Запои следовали один за другим. Чарльз не только потихоньку выносил из дома все ценное, но и делал долги. Пил он уже все подряд, вплоть до жидкости для полировки мебели. После двадцати пяти лет службы, на которой он так ничего и не добился, в июне 1876-го Чарльз был вынужден уйти в отставку, с годовым содержанием в 150 фунтов. Впрочем, в его личном деле было отмечено — весьма великодушно, — что он никогда не прогуливал службу, исполнял обязанности “старательно и честно”.
В последующие годы он иногда умудрялся найти работу в качестве иллюстратора, но поскольку репутация в городе у него была соответствующая, то это было трудно, и Чарльз главным образом занимался тем, что искал, где бы раздобыть выпивку. Психика его была совершенно разрушена. Как-то раз он даже пытался раздеться прямо посреди улицы, чтобы продать одежду и купить вина.
В Фельдкирхе он наткнулся на произведения американского поэта, писателя и критика Эдгара Аллана По, который его совершенно пленил. По словам Дойла, помимо В. Скотта и Маколея ни один автор не оказал на него такого влияния. Рассказ По “Убийство на улице Морг”, где фигурирует блестящий детектив-любитель Огюст Дюпен (опубликован в 1841 году), положил начало жанру детектива (об этом пойдет речь в главе 6). Эдгар По охарактеризовал три рассказа о Дюпене как “истории о логическом умозаключении”, когда правда выясняется при помощи анализа, тонкой наблюдательности, умения сопоставить факты и интуиции. И хотя Дюпен был не первым литературным детективом, именно он стал предтечей этого жанра и, безусловно, Шерлока Холмса, чего Дойл никогда не скрывал. Напротив, он говорил, что в неоплатном долгу перед По.
Незадолго до отъезда из колледжа Артур получил от матери письмо, где без всяких объяснений она сообщала, что отец “уволился”. “Я был очень удивлен и огорчен, узнав, что папа покинул службу, — наивно пишет он в ответ. — Он плохо себя чувствует? Или есть какая-то иная, особая причина?” Находясь в течение восьми лет почти все время вне дома, он был избавлен от зрелища умственной и физической деградации отца.
В конце июня 1876 года Артур отправился домой через Париж, где намеревался повидать крестного. Бурный прощальный ужин с компанией друзей-студентов в Страсбурге начисто опустошил его кошелек, и в Париж он прибыл знойным летним днем, имея в кармане ровно два гроша. Нанять на вокзале экипаж он постеснялся, ведь платить извозчику пришлось бы дяде, и потому направился на авеню Ваграм пешком. У Триумфальной арки ему попался человек с бочонком на спине, который, как решил юноша, продавал какой-то прохладительный напиток. Кружка обошлась Артуру в половину его наличности, но, сделав глоток, он обнаружил, что это был лекарственный настой корня солодки. Впрочем, целебное или, во всяком случае, освежающее воздействие этот напиток оказал, и Артур благополучно добрался до цели.
Артур провел в Париже три счастливые, но “воздержанные” недели в обществе двоюродного деда и его жены. Деда он описывает как “славного горячего старика-ирландца”, и создается впечатление, будто они только и делали, что яростно спорили о художниках и писателях, что весьма странно, учитывая, например, некролог Конану, помещенный впоследствии в “Арт джорнел”, где тот долгие годы работал парижским корреспондентом. Там “горячий ирландец” назван тихим, скромным человеком, “несклонным навязывать другим свое мнение и расположенным более слушать, чем говорить”.
Из Парижа Артур прибыл в Эдинбург и узнал, что семья в очередной раз переехала. Имея на руках пятерых детей, из коих младшему не было еще и полутора лет, Мэри Дойл с огромным трудом сводила концы с концами и решила брать постояльцев. “Я нашел семью в крайне стесненных обстоятельствах. У отца не было никаких перспектив в смысле работы, вернулись младшие дети, мой брат Иннес и Ида, что прибавило маме хлопот… Аннет, старшая сестра, уехала в Португалию — зарабатывать на жизнь и отсылать домой изрядную часть своих денег, а Лотти и Конни вскоре сделали то же самое. Мама сочла, что разумно снять дом побольше и взять жильца. Возможно, в каком-то смысле это и впрямь облегчило ей жизнь, но в другом оказалось сущим бедствием”.
“Бедствием” был доктор Брайан Чарльз Уоллер.
В октябре 1876 года Артур приступил к занятиям в университете, расположенном в Старом городе. “Началась долгая, нудная зубрежка: ботаника, химия, анатомия, физиология — словом, полный список обязательных предметов, многие из которых имели весьма отдаленное отношение к искусству врачевания”.
К семнадцати годам Артур превратился в рослого, за метр восемьдесят, юношу. Весил он около девяноста пяти килограммов, был широкоплечий и очень сильный. Над верхней губой уже пробивалась первая растительность, составлявшая предмет его гордости, — усы будут его неизменным украшением до конца дней. Он был нападающим в университетской команде по регби, пока не решил, что “тяга к знаниям перевешивает”, играл в футбол, в крикет и отлично боксировал на любительском уровне. “Я жаждал впечатлений и не желал упустить ни одну из тех радостей, что были доступны, а было их предостаточно. Я много читал. Играл в самые разные игры. Я танцевал и ходил в театр всякий раз, как только находились шесть пенсов за билет на галерку”.
За пять лет до поступления Артура медицинский факультет начал сильно расширяться, число студентов удвоилось и перевалило за тысячу, но студенческая жизнь была очень вялой в сравнении с Оксфордом или Кембриджем: никаких интеллектуальных сообществ, никаких совместных мероприятий и очень ограниченные возможности для общения — студенты сами выбирали себе программу обучения и платили напрямую преподавателям.
Стремительное разрастание факультета привело к тому, что некоторые профессора оказались перегруженными и привлекали к чтению лекций ассистентов из числа старших студентов, что снижало уровень образования. Студенты сами решали, какие лекции посещать и какие сдавать экзамены. Лекции были длинные, учебников мало, спрашивали на экзаменах строго, и рассчитывать на снисхождение лентяям и тупицам было нечего. Окончить курс мог только тот, кто обладал самодисциплиной, остальных отсеивали. По подсчетам Артура, из тысячи его однокурсников лишь четыреста получили диплом.
Деньги оставались извечной проблемой — только за курс хирургии у Белла он должен был платить четыре фунта четыре шиллинга в год. На обед он отводил себе ровно два пенса: “цена пирога с бараниной”. Однако поблизости от закусочной была лавка букиниста, а у дверей ее стоял ящик с книгами, и призывная надпись гласила: “Два пенса — любая книга”. И нередко Артур жертвовал ланчем, чтобы утолить читательский голод. Так что через несколько месяцев он собрал очень недурную библиотеку, где были “История Генри Эсмонда” У. Теккерея, “История мятежа и гражданских войн в Англии” Э. Кларендона, “Хроника покорения Гранады” В. Ирвинга, “Сказка бочки” Дж. Свифта и все книги В. Скотта, Т. Маколея и Э. По, какие только попались в ящике.
Среди прочего Артур обнаружил там и Оливера Венделла Холмса, американского врача, историка медицины, прозаика и поэта. Он был очарован сборником “застольных” эссе, где автор, выступая поочередно в роли самодержца, профессора и, наконец, поэта, вовлекает в диалог обитателей пансиона где-то в Новой Англии. “Никогда еще мне не был столь близок и приятен человек, которого я и в глаза не видел”.
Чтобы облегчить финансовое бремя семьи, в 1878 году Артур решил пройти годовой курс за шесть месяцев и в надежде хоть немного заработать дал объявление, что ищет место помощника врача. Начало его карьеры оказалось неудачным: доктор Ричардсон, имевший практику в Шеффилде, взял было юношу на работу, но вскоре уверенность Артура в себе стала его бесить, и через три недели он выдворил его прочь, не заплатив ни гроша.
Пытаясь найти новую работу, Артур наведался к родственникам в Лондон и поселился на Финборо-роуд в Челси, у дяди Дика. То была временная передышка от студенческой жизни. В день своего девятнадцатилетия он пошел в театр на пьесу Бусиколя “Людовик XI”, в которой блистал манерный Генри Ирвинг. Артур нашел его игру утрированной: “сцена смерти — кошмарно драматичная”, писал он матери. Он ходил любоваться на смену караула у Букингемского дворца, читал “Американского сенатора” Э. Троллопа тетушке Аннет, а для собственного удовольствия “Жизнь и письма” Маколея. В одном из посланий домой он упоминает, что купил для “доктора” немецкую трубку, с фарфоровой чашкой и длинным чубуком.
В Лондоне Артур провел два месяца, нередко часами пропадая в доках Ист-Энда, где смотрел на корабли и болтал с матросами. Он жаждал приключений, дальних странствий и твердо решил, что пойдет служить в Королевский флот врачом. “Я бродил по Лондону, и в карманах у меня было так пусто, что можно было не опасаться обычных неприятностей, какие зачастую порождает праздность. Помню, что ощущались признаки наших осложнений на Востоке[5] и сержанты, набиравшие рекрутов на Трафальгарской площади, тут же оценив мое бедственное положение, очень упорно предлагали мне взять положенный шиллинг. Я всерьез подумывал, не согласиться ли, но надежды моей матери[6] удержали меня”.
Довольно скоро гостеприимство родственников исчерпалось: они сочли, что терпеть насмешливый нрав Артура, его постоянные розыгрыши и откровения по поводу религии слишком трудно, и не скрывали радости, когда он нашел место у доктора Эллиота, в деревне с занятным названием Райтон-из-одиннадцати-городов, в Шропшире, неподалеку от Шрусбери. Там он провел четыре месяца. К серьезной работе его почти не подпускали, и он много времени проводил за чтением.
Уверенность Артура в своих врачебных талантах, до поры до времени не имевшая реальных подтверждений, возросла после вот какого случая. Однажды днем, когда доктора Эллиота не было дома, из соседнего поместья явился чрезвычайно взволнованный посланец — там произошло несчастье: по случаю какого-то торжества палили из старинной пушки, от выстрела ее разорвало, и осколок угодил в голову одного из зрителей. Артур немедля отправился на место происшествия и обнаружил, что у раненого пробит череп, однако мозг не задет. “Я извлек осколок, стянул рану, остановил кровотечение и наложил повязку, так что доктору, когда он приехал, делать было, в сущности, нечего. Этот случай прибавил уверенности мне и, что немаловажно, другим”.
И все же отношения с Эллиотом были прохладными. Несмотря на внешний лоск, доктор не имел никаких собственных идей и впадал в ярость по любому поводу. Как-то в вечерней беседе Артур сказал, что смертную казнь следовало бы отменить. Побагровев от гнева, Эллиот заявил, что никто не смеет говорить подобных вещей в его доме, а тем паче в его присутствии. На что Артур непоколебимо, с юношеской заносчивостью парировал: свое мнение он будет высказывать, где захочет и когда захочет.
Когда четырехмесячный контракт истек, доктор не предложил своему помощнику никакого вознаграждения. На предложение возместить хотя бы дорожные расходы он сказал, что поскольку нет зарплаты, то нет и возмещения издержек, и Артуру следует расценивать дорогу домой “как путешествие, предпринятое джентльменом для расширения кругозора”. Впрочем, с годами обида явно прошла, и в автобиографии, написанной пятьдесят лет спустя, Дойл говорит, что у него остались самые лучшие воспоминания о жизни в Райтоне-из-одиннадцати-городов.
На следующий год, все еще будучи студентом, он устроился ассистентом (на сей раз с оплатой) к доктору Реджинальду Ретклиффу Хоору, имевшему процветающую практику в Бирмингеме: для разъездов по вызовам у него было пять лошадей. Годовой доход этого врача составлял 3000 фунтов; за визит он брал 3 шиллинга 6 пенсов, а за рецепт полтора шиллинга. В обязанности Артура входило изготовление лекарств по рецептам — работа трудоемкая и отнимавшая много времени. Бывало, он делал сотню препаратов за вечер, причем для бедняков — а денег ему перепадало за нее совсем мало. “В целом я был аккуратен и редко ошибался, хотя пару раз и отправил склянку или коробочку для пилюль с подробными инструкциями на упаковке, но пустые внутри”.
Поначалу он держался очень свободно. Если становилось скучно, шел в гостиную поболтать с женой доктора, но вскоре ему сообщили, что так здесь не принято и ассистенту следует жить своей, обособленной жизнью. Тем не менее супруги вскоре привязались к юноше и обращались с ним как с сыном. По вечерам доктор звал его вместе с ним выкурить по трубочке, а миссис Хоор в это время наслаждалась сигарой.
По обыкновению он регулярно писал матери обо всем, что с ним происходит. “Дорогая мама, я так занят все последнее время, что и писать некогда. Могу вас заверить, я сполна отрабатываю свои два фунта в месяц. Теперь я выезжаю с утра вместе с Р. Р. на его двуколке, и мы ездим по больным до двух часов дня. Эти новые обязанности совсем лишили меня досуга. После обеда до чая смешиваю кошмарные зелья и мерзкие микстуры (сегодня состряпал сорок), затем приходят больные, и мы ставим над ними эксперименты до девяти вечера. Потом ужинаем и живем в относительном покое до двенадцати, когда и отправляемся спать. Так что, видите, дел куча, но ничего плохого в этом нет. Я навещаю нескольких больных за день и набираюсь опыта…”
Впрочем, потом он жаловался, что совсем не остается времени на подготовку к экзаменам. “С Рождества я работаю до упада. До учебников просто руки не доходят, а если и сажусь заниматься, то настолько усталый, что ничего не могу делать. Последние сутки выдались чертовски трудные — у трех принял роды, а еще множество больных, а еще шестьдесят рецептов и бессонная ночь после всего этого. Согласен с вами, что надо продержаться здесь как можно дольше, да и работа мне по душе, но думать о каких-нибудь систематических занятиях просто смешно. Я с пользой тратил время, когда оно у меня было, но сейчас его нет вовсе”.
Именно в Бирмингеме, работая под началом требовательного, но добродушного доктора Хоора, Артур начал писать рассказы для печати. Он изыскивал на это время — несмотря на занятия в университете и свои обязанности ассистента — благодаря железной дисциплине, которой была подчинена вся его дальнейшая жизнь. В молодости он писал ради денег, ничуть этого не стесняясь, но и потом никогда особенно не отрицал: сочинительство он считал скорее делом, чем призванием. Свой первый рассказ “Подлинная история о привидениях Горсторпской усадьбы”, двадцать четыре тетрадных листа, исписанных безупречным почерком, он отослал в “Эдинбург мегэзин” Блэквуда, где тот был отправлен в архив и забыт очень надолго.
Нимало не смутившись, Артур быстренько сочинил “Тайну Суссекской долины”, подражая в чем только можно своим любимым авторам, По и Брет Гарту, американскому писателю, прославившемуся энергичными, живыми рассказами о первопоселенцах США.
Дело в рассказе происходит в Южной Африке. История про демона с пылающими глазами, приводящего в ужас жителей окрестных деревень, развивается стремительно, здесь уже видны многие характерные черты его будущих произведений — динамичный, тщательно проработанный сюжет, загадочные сверхъестественные силы и экзотическая обстановка.
Дойл предложил “Тайну” эдинбургскому “Чемберс джорнал”, популярному развлекательному литературному журналу, который в свое время первым опубликовал Томаса Харди. К его изумлению и радости рассказ был принят. Артур получил за него три гинеи — больше, чем он зарабатывал за месяц тяжелого труда у Хоора. “Тайна Суссекской долины” была напечатана в номере от 6 сентября 1879 года. Он послал в журнал еще несколько вещей, но все они были отвергнуты. Однако Артур не пал духом. Позже в одном из интервью он признался: “Я знал: сколько бы раз мне ни отказали, а Господь свидетель, отказывали часто, я все равно докажу, что стою дорогого, и готов пробовать вновь и вновь”.
Вскоре журнал “Ландон сосайети”, предлагавший “легкое приятное чтение в часы досуга”, где, кстати, прежде появлялись иллюстрации его отца, взял у Артура “Рассказ американца”. Он набросал его вчерне в своей медицинской тетради, озаглавленной “Заметки по медицинскому курсу 1879–1880”, обнаружив таким образом, что уделяет занятиям меньше внимания, чем мог бы. На первых страницах идут выписки из истории болезни разных пациентов, конспекты лекций “Органические осложнения при подагре” и “Лечение ревматизма”, а в конце — поучительная история в готическом стиле, рассказанная неким Джо Хокинсом из Монтаны. (“…В тех краях его звали Алабама Джо. Он был самый отъявленный негодяй, самый мерзкий скунс, какого только видел мир…”) Алабама Джо заводит ссору в баре с англичанином по имени Том Скотт, и тот побеждает его в кулачном бою. Желая отомстить, Алабама Джо подстерегает Скотта в ущелье Венериной Мухоловки, но на другой день друзья обнаруживают, что Алабама пропал, а Скотт жив-здоров. Они решают, что англичанина надо немедля повесить за убийство — в том самом ущелье, на гигантской мухоловке. Однако на месте глазам их предстает ужасная картина: “Один из громадных листов медленно раскрылся, и там, в глубине, как младенец в колыбели, покоился Алабама Джо. Мощные шипы пронзили его тело, один вошел прямо в сердце”. Поджидая Скотта в засаде, негодяй угодил в “лапы” кровожадного растения. (Для не сведущих в ботанике читателей: мухоловка обычно не вырастает выше 15 сантиметров, а листья ее редко бывают длинее 7 сантиметров).
На Джеймса Хогга, редактора журнала, рассказ произвел столь сильное впечатление, что он посоветовал Артуру бросить медицину и заняться литературой. Впрочем, он оказался не настолько впечатлителен, чтобы заплатить юному автору больше одного фунта десяти пенсов за труды. В письме к матери Артур без ложной скромности упомянул: “Хогг считает меня одним из самых многообещающих писателей”.
В том же месяце, когда в “Чемберс джорнал” вышла “Тайна Суссекской долины”, Артур с гордостью обнаружил, что “Бритиш медикал джорнал” опубликовал его статью “Ядовитые свойства гельземиума”, где он описал эксперимент, поставленный над самим собой, чтобы “убедиться, как далеко можно зайти”. В те годы сушеные корневища гельземиума, или желтого жасмина, использовали для лечения невралгии. Каждый день Артур увеличивал дозу настойки, тщательно отмечая все побочные эффекты. На третий день возникло головокружение, на четвертый — “проблемы со зрением”, на пятый — сильные головные боли и диарея. Он продержался семь дней, доведя дозу до десяти миллилитров. К прочим симптомам за это время прибавилась жестокая депрессия. Его эксперимент доказательно опроверг точку зрения, что смертельная доза гельземиума составляет пять миллилитров.
В зрелые годы Дойл настаивал, что студентом он был не более чем средним. И впрямь оценки у него были не блестящие. За 1878–1881 годы он получил “У” (удовлетворительно) по всем предметам, кроме клинической хирургии, тут у него было “У” с минусом. Однако же Белл в интервью для “Пэлл-Мэлл газетт” уверял, что Артур один из самых лучших его студентов за все годы: “Он был чрезвычайно внимателен во всем, что касалось диагноза, и с бесконечным упорством выискивал те мелкие подробности, которые могли бы в этом помочь”. А вот Д. Маринус, приятель Артура по университету, запомнил его в другой связи: “Артур произвел на меня сильное впечатление: он был очень добр и вежлив с бедняками, которые приходили к нам в амбулаторное отделение и с которыми мы, боюсь, держались надменно”.
В начале 1880 года у Артура неожиданно появилась возможность удовлетворить жажду приключений. Как-то днем приятель по имени Клод Карри зашел к нему, когда он готовился к экзаменам, и спросил, не желает ли он поработать судовым врачом на китобое в Заполярье. Карри сам собирался занять эту должность, но теперь вынужден отказаться, так что срочно нужна замена. Скорее всего, Карри обратился именно к Артуру потому, что они были одного роста и сходной комплекции: не пропадать же тяжелым кожаным башмакам и прочей амуниции, которую он успел приобрести.
Могло ли быть что-нибудь более привлекательным как с точки зрения приключения, так и в смысле денег — 2 фунта 10 шиллингов в неделю, да еще по 3 шиллинга за каждую тонну китового жира? И вот через две недели Артур прибыл в Питерхед, имея при себе экипировку, купленную Карри, книги, тетрадь для путевых заметок и пару боксерских перчаток. Там он зашел к Джону Грею, капитану парохода “Надежда”, и объявил, что готов приступить к своим обязанностям.
@темы: таблица
-
-
13.02.2024 в 09:13Хотел бы поделиться с вами своим значимым опытом поиска проверенного автосервиса в Оренбурге. После нескольких разочарований, я наконец нашел то место, которым действительно остался доволен — AutoLife56.
Что мне особенно понравилось в АвтоЛайф 56, так это внимание к деталям каждого специалиста этого сервиса. Мастера не только быстро и эффективно решили проблему с моим автомобилем, но и предоставили нужные наставления по его дальнейшему обслуживанию.
Мне кажется важным поделиться этой информацией с вами, так как знаю, насколько сложно порой найти действительно надежный сервис. Если вы ищете качественный автосервис в Оренбурге, рекомендую обратить внимание на АвтоЛайф 56, расположенный по адресу: г. Оренбург, ул. Берёзка, 20, корп. 2. Они работают с 10:00 до 20:00 без выходных, и более подробную информацию вы можете найти на их сайте: https://autolife56.ru/.
Надеюсь, мой опыт окажется информативным для кого-то из вас. Буду рад узнать о ваших впечатлениях, если решите воспользоваться услугами AutoLife56.
Ремонт рулевого управления
Коллекция ссылок
Впечатление от качественного автосервиса в Оренбурге завершился успехом: автосервис AutoLife Знакомство о АвтоЛайф 56: почему стоит выбрать нас в обслуживании автомобилях в Оренбурге Поиск качественного автосервиса в Оренбурге завершился успехом: АвтоЛайф 56 Не минуйте: автосервис AutoLife — ваш выбор в мире авторемонта в Оренбурге Рекомендация: заслуживающий доверия автосервис в Оренбурге - АвтоЛайф 56 b65b603
-
-
19.02.2024 в 17:44Evaluate these very best methods for Internet site promotion:
https://telegra.ph/Prodvizhenie-sajta-ssylkami-Rabotayut-li-seo-ssylki-458495-12-05
https://telegra.ph/Prodvizhenie-sajta-ssylkami-Kurs-seo-optimizacii-469839-12-05
https://telegra.ph/Prodvizhenie-sajta-ssylkami-Prodvizhenie-sajta-ssylkami-promopult-437012-12-05
https://telegra.ph/Prodvizhenie-sajta-ssylkami-Ssylki-ne-rabotayut-793619-12-05
https://telegra.ph/Prodvizhenie-sajta-ssylkami-Ssylki-dlya-sajta-559280-12-05
If fascinated, publish to PM and e-book early access
-
-
21.02.2024 в 05:11eroscenu.ru/?page=44697
eroscenu.ru/?page=26074
eroscenu.ru/?page=39504
eroscenu.ru/?page=18583
eroscenu.ru/?page=32185
eroscenu.ru/?page=46506
eroscenu.ru/?page=38605
eroscenu.ru/?page=8708
eroscenu.ru/?page=5460
eroscenu.ru/?page=23933
eroscenu.ru/?page=20007
eroscenu.ru/?page=32112
eroscenu.ru/?page=29799
eroscenu.ru/?page=8946
eroscenu.ru/?page=45192
eroscenu.ru/?page=26373
eroscenu.ru/?page=31416
eroscenu.ru/?page=11697
eroscenu.ru/?page=47875
eroscenu.ru/?page=12302
путешественнические ссылки технологические ссылки популярные ссылки культурные ссылки музыкальные ссылки развлекательные ссылки рекомендованные ссылки игровые ссылки путешественнические ссылки отборные ссылки 4adf923